Неточные совпадения
— Каждый народ — воплощение неповторяемого духовного своеобразия! — кричал Маракуев, и в его глазах орехового цвета
горел свирепый
восторг. — Даже племена романской расы резко различны, каждое — обособленная психическая индивидуальность.
— Стой! — завизжал Федор Павлович в апофеозе
восторга, — так двух-то таких, что
горы могут сдвигать, ты все-таки полагаешь, что есть они? Иван, заруби черту, запиши: весь русский человек тут сказался!
Что-то
горело в сердце Алеши, что-то наполнило его вдруг до боли, слезы
восторга рвались из души его… Он простер руки, вскрикнул и проснулся…
В азарт она не приходила, а впадала больше буколическое настроение, с
восторгом вникая во все подробности бедноватого быта Лопуховых и находя, что именно так следует жить, что иначе нельзя жить, что только в скромной обстановке возможно истинное счастье, и даже объявила Сержу, что они с ним отправятся жить в Швейцарию, поселятся в маленьком домике среди полей и
гор, на берегу озера, будут любить друг друга, удить рыбу, ухаживать за своим огородом...
«Вот оно», — думал я и опускался, скользя на руках по поручням лестницы. Двери в залу отворяются с шумом, играет музыка, транспарант с моим вензелем
горит, дворовые мальчики, одетые турками, подают мне конфекты, потом кукольная комедия или комнатный фейерверк. Кало в поту, суетится, все сам приводит в движение и не меньше меня в
восторге.
И вот мы опять едем тем же проселком; открывается знакомый бор и
гора, покрытая орешником, а тут и брод через реку, этот брод, приводивший меня двадцать лет тому назад в
восторг, — вода брызжет, мелкие камни хрустят, кучера кричат, лошади упираются… ну вот и село, и дом священника, где он сиживал на лавочке в буром подряснике, простодушный, добрый, рыжеватый, вечно в поту, всегда что-нибудь прикусывавший и постоянно одержимый икотой; вот и канцелярия, где земский Василий Епифанов, никогда не бывавший трезвым, писал свои отчеты, скорчившись над бумагой и держа перо у самого конца, круто подогнувши третий палец под него.
Долго я сам в себе таил
восторги; застенчивость или что-нибудь другое, чего я и сам не знаю, мешало мне высказать их, но на Воробьевых
горах этот
восторг не был отягчен одиночеством, ты разделял его со мной, и эти минуты незабвенны, они, как воспоминания о былом счастье, преследовали меня дорогой, а вокруг я только видел лес; все было так синё, синё, а на душе темно, темно».
Что возмущало Карачунского, так это то, что все эти женщины из общества повторяли одна другую до тошноты — и радость, и
горе, и
восторги, и слезы, и хитрость носили печать шаблонности.
Красивое это озеро Октыл в ясную погоду. Вода прозрачная, с зеленоватым оттенком. Видно, как по дну рыба ходит. С запада озеро обступили синею стеной высокие
горы, а на восток шел низкий степной берег, затянутый камышами. Над лодкой-шитиком все время с криком носились белые чайки-красноножки. Нюрочка была в
восторге, и Парасковья Ивановна все время держала ее за руку, точно боялась, что она от радости выскочит в воду. На озере их обогнало несколько лодок-душегубок с богомольцами.
Затем из нагретой перекиси марганца, смешанного с песком, был добыт при помощи аптекарского пузырька, гуттаперчивого конца от эсмарховой кружки, таза, наполненного водой, и банки из-под варенья — кислород. Разожженная пробка, уголь и проволока
горели в банке так ослепительно, что глазам становилось больно. Любка хлопала в ладоши и визжала в
восторге...
И он с лихорадочным
восторгом указал на образ Спасителя, пред которым
горела лампада. Петр Степанович совсем озлился.
Начиналось обыкновенно тем, что бабушка — она ведь была мне бабушка — погружалась в необыкновенное уныние, ждала разрушения мира и всего своего хозяйства, предчувствовала впереди нищету и всевозможное
горе, вдохновлялась сама своими предчувствиями, начинала по пальцам исчислять будущие бедствия и даже приходила при этом счете в какой-то
восторг, в какой-то азарт.
— Ах, Кирша! — вскричал он с
восторгом. — Я позабыл бы все мое
горе, если б мог увериться в истине слов твоих!.. Но, к несчастию, это одни догадки; а я клялся быть верным Владиславу, — прибавил Юрий, и сверкающий, исполненный мужества взор, ожививший на минуту угрюмое чело его, потух, как потухает на мрачных осенних небесах мгновенный блеск полуночной зарницы.
Глаз Чехова, мерцающий и зоркий,
Глядит в
восторге с высоты галерки
На сцену, где Далматов и Бурлак-Андреев,
Козельский, Писарев, и Глама, и Киреев,
Где Южин, юноша тогда, с студенческой скамьи
Уж крылья расправлял могучие свои,
И помню я ее в тяжелые годины,
Когда она была еще так молода,
Но в волосах снежились горькие седины,
Свидетели борьбы, и
горя, и труда.
От крика они разлетятся в стороны и исчезнут, а потом, собравшись вместе, с горящими
восторгом и удалью глазами, они со смехом будут рассказывать друг другу о том, что чувствовали, услышав крик и погоню за ними, и что случилось с ними, когда они бежали по саду так быстро, точно земля
горела под ногами.
Ты их узнала, дева
гор,
Восторги сердца, жизни сладость...
Рославлев не понимал сам, что происходило в душе его; он не мог думать без
восторга о своем счастии, и в то же время какая-то непонятная тоска сжимала его сердце;
горел нетерпением прижать к груди своей Полину и почти радовался беспрестанным остановкам, отдалявшим минуту блаженства, о которой недели две тому назад он едва смел мечтать, сидя перед огнем своего бивака.
Я выбежал за ним с обожанием, с
восторгом зрителя, получившего высокое наслаждение. Много я слышал о силачах, но первый раз видел сильного человека, казавшегося не сильным, — не таким сильным. Я весь
горел, ликовал, ног под собой не слышал от возбуждения. Если таково начало нашего похода, то что же предстоит впереди?
И мне захотелось принять участие в ней, выразить чем-нибудь переполнившее меня чувство восхищения перед этой силой. Голубое пламя, охватывавшее небо, казалось,
горело и в моей груди; и — чем мне было выразить моё великое волнение и мой
восторг?
Маша(сдерживая
восторг). Когда он сам читает что-нибудь, то глаза у него
горят и лицо становится бледным. У него прекрасный, печальный голос, а манеры как у поэта.
И боже мой, неужели не ее встретил он потом, далеко от берегов своей родины, под чужим небом, полуденным, жарким, в дивном вечном городе, в блеске бала, при громе музыки, в палаццо (непременно в палаццо), потонувшем в море огней, на этом балконе, увитом миртом и розами, где она, узнав его, так поспешно сняла свою маску и, прошептав: «Я свободна», задрожав, бросилась в его объятия, и, вскрикнув от
восторга, прижавшись друг к другу, они в один миг забыли и
горе, и разлуку, и все мучения, и угрюмый дом, и старика, и мрачный сад в далекой родине, и скамейку, на которой, с последним, страстным поцелуем, она вырвалась из занемевших в отчаянной муке объятий его…
Так как отец большею частию спал на кушетке в своем рабочем кабинете, или был в разъездах по имениям, то я знал, что мама не только одна в спальне на своей широкой постели, но что за высокими головашками последней под образами постоянно
горит ночник. Когда мною окончательно овладевал
восторг побежденных трудностей, я вскакивал с постели и босиком бежал к матери, тихонько отворяя дверь в спальню.
При впрыскивании одного шприца двухпроцентного раствора почти мгновенно наступает состояние спокойствия, тотчас переходящее в
восторг и блаженство. И это продолжается только одну, две минуты. И потом все исчезает бесследно, как не было. Наступает боль, ужас, тьма. Весна гремит, черные птицы перелетают с обнаженных ветвей на ветви, а вдали лес щетиной ломаной и черной тянется к небу, и за ним
горит, охватив четверть неба, первый весенний закат.
Горе мне!» — Она вышла из города и вдруг увидела себя на берегу глубокого пруда, под тению древних дубов, которые за несколько недель перед тем были безмолвными свидетелями ее
восторгов.
Люди поражаются
восторгом и изумлением, когда глядят на снежные вершины горных громад; если бы они понимали самих себя, то больше, чем
горами, больше, чем всеми чудесами и красотами мира, они были бы поражены своей способностью мыслить.
— Под такт их хода прошла вся жизнь с своим кажущимся разнообразием: с
горем и радостью, с отчаяньем и
восторгом, с ненавистью и любовью.
Да, много лет и много горьких мук
С тех пор отяготело надо мною;
Но первого
восторга чудный звук
В груди не умирает, — и порою,
Сквозь облако забот, когда недуг
Мой слабый ум томит неугомонно,
Ее глаза мне светят благосклонно.
Так в час ночной, когда гроза шумит
И бродят облака, — звезда
горитВ дали эфирной, не боясь их злости,
И шлет свои лучи на землю в гости.
Игумен, не замечая его, продолжал чтение; он был в
восторге, глаза его
горели юношеским пламенем; в лице было столько торжественности, что казалось, оно распространяет лучезарный свет и что ему, как Моисею, нужно покрывало.
В цели нашей экспедиции мы его не посвятили, потому что он мог все разболтать, а затем, географии для него не существовало. Наше предложение уйти в
горы на целых три дня он принял с
восторгом.
Таня взяла корешок. Знахарка продолжала сбор трав и рытье кореньев… Тихо и плавно нагибала она стройный стан свой, наклоняясь к земле… Сорвет ли травку, возьмет ли цветочек, выроет ли корень — тихо и величаво поднимает его кверху и очами, горящими огнем
восторга, ясно глядит на алую зарю, разливавшуюся по небосклону.
Горят ее щеки, высоко подымается грудь, и вся она дрожит в священном трепете… Высоко подняв руку и потрясая сорванною травой в воздухе, восторженно восклицает...
В их песнях говорилось о том, что жизнь дается каждому только один раз, что юность пролетает быстро и что надо торопиться вкусить ее
восторги и услады, пока еще кровь
горит избытком стремительных сил.
Роща или, вернее, лес этих плантаций кончился, начался спуск, и коляска въехала в дикое ущелье между отвесно поднимающимися
горами. По бокам, на этих отвесах, гордо поднимали свои верхушки высокие пальмы различных видов, преимущественно кокосовые, развесистые тамаринды, пихты и великаны секвойи. В ущелье было прохладно. Коляска двигалась медленно по узкой дороге, загроможденной камнями. И доктор, и Володя были в
восторге, любуясь этой роскошью растительности и мрачным видом ущелья.
Руки святого воздеты к небу,
восторгом горят его очи, а из уст выходит узенькая полоска хартии, и на ней латинская надпись: «Te Deum laudamus».
И в то же время мечты, сладчайшие, заветные, волшебные мечты, от которых замирает душа и
горит голова, закопошились в ее мозгах, и всем ее маленьким существом овладел неизъяснимый
восторг. Он, Топорков, хочет ее сделать своей женой, а ведь он так статен, красив, умен! Он посвятил жизнь свою человечеству и… ездит в таких роскошных санях!
«Отчего ж во время раденья так
горело у меня в голове, отчего так пылало нá сердце? — размышляет Дуня. — Отчего душа замирала в
восторге? Марья Ивановна говорит, что благодать меня озарила, святой голубь пречистым крылом коснулся души моей… Так ли это?..»
— Ax! — восклицал он, осклабляясь и простирая руки в том направлении, где была «Пьяная балка». Восхваляя это место, он в
восторге своем называл его не местом, а местилищем, и говорил, что «там идет постоянно шум, грохот, и что там кто ни проезжает — сейчас начинает пить, и стоят под
горой мужики и купцы и всё водку носят, а потом часто бьются, так что даже за версту бывает слышен стон, точно в сражении. А когда между собою надоест драться, то кордонщиков бьют и даже нередко убивают».
— Я не знаю, куда вы будете стараться устроить меня,
Горя, но повторяю вам еще раз, что с одинаковым
восторгом я стану ухаживать за вашими ранеными воинами, с тем же
восторгом буду производить разведки, или участвовать в самом бою в числе ваших стрелков…
При одной мысли только о возможности такого подвига, Иоле весь закипает
восторгом, весь
горит…
Она опять запела. И еще несколько песен спела. Буйный
восторг, несшийся от толпы, как на волне, поднял ее высоко вверх. Глаза вдохновенно
горели, голос окреп. Он наполнил всю залу, и бился о стены, и — могучий, радостный, — как будто пытался их растолкнуть.
— Ночь мы проведем в
горах, — заявил деда Магомет, чем привел меня в неописуемый
восторг.
Ревунов (не расслышав). Я уже ел, благодарю. Вы говорите: гуся? Благодарю… Да… Старину вспомнил… А ведь приятно, молодой человек! Плывешь себе по морю,
горя не знаючи, и… (дрогнувшим голосом) помните этот
восторг, когда делают поворот оверштаг! Какой моряк не зажжется при воспоминании об этом маневре?! Ведь как только раздалась команда: свистать всех наверх, поворот оверштаг — словно электрическая искра пробежала по всем. Начиная от командира и до последнего матроса — все встрепенулись…
У мамы стало серьезное лицо с покорными светящимися глазами. «Команда» моя была в
восторге от «подвига», на который я шел. Глаза Инны
горели завистью. Маруся радовалась за меня, по-обычному не воспринимая опасных сторон дела. У меня в душе был жутко-радостный подъем, было весело и необычно.
Юля при этом грустно смотрела, а у Мани и Инны
горели глаза: с каким бы
восторгом они вместе со мною покинули «родные поля» и поехали в неизвестную даль, какие бы там ни оказались злые люди!
И глаза ее
горят неподдельным
восторгом.
— Горы-горы ясно, чтобы не погасло… — кричит она зычным голосом, приводя этим в неописуемый
восторг обоих ямщиков.
То приятно осклабясь, то выражая на своем лице чувство радости,
горя,
восторга, безнадежности, словом, то, что домогалась произвести на слушателя музыка сиятельного композитора, Гурьев с напряженным, ненасытным, казалось, вниманием выслушивал длиннейшие произведения графа.
— Да, милая, душа моя, это все ложь, — повторял Волынской, осыпая ее самыми пламенными ласками, от которых она убиралась в лучшие цветы счастия, как невеста к венцу, и
горела неизъяснимым
восторгом.
Лелька рассказывала, и помимо ее воли, как всегда в таких рассказах, все выходило глаже, завлекательней и ярче, чем было на самом деле, Нинка жадно слушала. Лелька с радостью почувствовала: Нинка
горит тем же
восторгом, как и сама она.
Яркий румянец
горел на ее щеках, зеленые глаза искрились под полуопущенными ресницами, во всех чертах лица разлито выражение беспредельного счастья. Казалось, она с трудом сдерживала охвативший ее любовный
восторг.
Отчего ж
восторг горит в его глазах?..